Последнему самолету повезло. Несмотря на старания Анненкова, лента дала-таки перекос, и пока штабс открывал крышку, устраняя задержку, уцелевший немец скрылся за верхушками деревьев.

А вокруг уже начиналось шевеление выживших. Нестроевая команда растаскивала обрывки полотна – искали выживших, а чудом уцелевшие раненые бродили призраками по бывшему лазарету, пытаясь осознать, что с ними произошло.

Штабс-капитан еще какое-то время держался за рукоятки «максима», затем повернулся к Анненкову:

– Есаул, – хрипло вытолкнул он изо рта. – Скачите в штаб семнадцатой пехотной, сообщите, что нашему госпиталю песец пришел. Толстый такой…

С этими словами он повернулся и пошагал куда-то. Борис Владимирович не стал его догонять. За свои жизни казаком Анненковым и полковником Рябининым ему доводилось видеть людей в таком состоянии. Сейчас штабс-капитан может и генералу в морду дать, и государя императора пристрелить, ежели они – не дай им бог! – под горячую руку подвернутся…

– А чего это он там про катапульту говорил? – ни к кому не обращаясь, спросил есаул, вскочив в седло. – Или это мне померещилось?

Сидя в передовой линии окопов и рассматривая передний край немцев в бинокль, Анненков не мог отделаться от мысли о странном штабс-капитане. То, что он тоже попал, как и есаул, не в своё время, было понятно. И мужик, видно, боевой. Но вот раскрываться перед ним есаул не торопился. К этому его приучили годы службы в разведке, когда одно случайное слово могло стоить жизни десяткам человек.

После артиллерийского налета на госпиталь Анненков-Рябинин думал недолго, но плодотворно, и весьма. Ему не составило большого труда убедить командира полка полковника Михайловского в том, что необходимо провести очередную разведку на немецкой территории. Разведданные необходимы всегда и лишними попросту не бывают. Оставалось лишь согласовать свой выход за линию фронта с командиром шестьдесят шестого полка семнадцатой дивизии полковником Симансоном [6] .

Давида Петровича Симансона на месте не оказалось: он отбыл в штаб дивизии по вызову командующего дивизией генерала Стремоухова. Но начальник штаба полка, подполковник Рыбальский [7] , милостиво разрешил поиск. Сославшись на занятость, он предложил есаулу самому согласовать свои действия с командиром роты, на участке которой поиск и будет иметь место. Ну, а дальше – дело техники. За бутылку хорошего коньяка капитан Вельцбах [8] согласился пропустить казачьих пластунов, поразился, что есаул пойдет сам, один, пожелал удачи и больше не вспоминал об этом.

И вот теперь, одетый в простую солдатскую гимнастёрку и подпоясанный ремнём, на котором висели два нагана и длинный острый «алтайский» нож, бывший полковник наконец наметил себе примерную трассу и, бросив наказному: «ждать», беззвучно канул в темноту.

Ночью в это время ещё не воевали. Точнее, воевали, но мало, редко и неуспешно. А вот есаул, знавший о ночной войне если не всё, то очень многое, был тут словно рыба в воде. Обошёл окопчики наблюдателей, с лёгкостью миновал сначала одну, потом другую линию траншей и через час вошёл в лес, за которым и находилась та самая артиллерийская батарея. Легкая волчья рысь совсем не утомляла тело, и ещё через час он уже лежал у опушки, наблюдая за ночной жизнью немецких артиллеристов.

– Край непуганых идиотов… – тихо произнёс он, глядя на то, как сложены ящики со снарядами, а также на ленивую расслабленную охрану из трёх солдат, стоявших в совершенно нелогичных местах – разумеется, с точки зрения офицера двадцать первого века.

Труднее всего было найти палатку командира, но, резонно предположив, что та будет находиться в некотором отдалении от солдатских, есаул с третьей попытки обнаружил искомое.

Майор Боймер спал сном человека, достойно выполнившего свой долг, и сладко похрапывал в темноте. Он так и не проснулся, когда широкий и острый словно скальпель клинок вошёл ему в сердце. Самым трудным оказалось отпилить саму голову от бренного тела, но опыт не подвел, и, аккуратно разделив шейные позвонки, есаул справился вполне быстро и даже не слишком запачкавшись.

Некоторое время он потратил, оставляя сюрпризы для артиллеристов, и вскоре уже двинулся в обратную дорогу.

Заметив шевеление на том участке, где он переходил линию фронта, Анненков взял вправо и решил выйти к своим через другое подразделение.

Спрыгнув в окоп, подсвеченный парой керосиновых ламп, остановил вскинувшего было винтовку часового окриком «Свой!» и огляделся.

Давешний штабс-капитан сидел в отнорке и деловито набивал маузеровские обоймы патронами, что-то тихо выговаривая своему вестовому.

– Какая встреча, господин штабс-капитан, – есаул улыбнулся. – А что вы тут, собственно, делаете, когда все приличные люди спят?

– Я вот тоже хотел у вас это спросить, – ворчливо отозвался офицер и внимательно посмотрел на гостя. – Это вообще-то моя позиция, и окопы мои. А вот что вы тут делаете, это вопрос. Не просветите?

– А вы никак за ленточку собрались? – проигнорировав вопрос, насмешливо поинтересовался есаул, глядя на приготовления штабс-капитана. – И с какой же, простите, целью? Не посчитаться ли с одним туповатым артиллеристом?

– А хоть бы и так! – с вызовом бросил ротный. – Останавливать будете?

– Нет. Не буду. Только смысла в той прогулке немного, – Анненков широко улыбнулся и, сдёрнув с плеча сидор, бросил его под ноги неприветливому офицеру. – Всё уже украдено до вас.

Глеб Константинович Львов, в далеком прошлом будущем – Лев Николаевич Маркин, сидел на дне траншеи и смотрел вслед ушедшему есаулу. Это вот он случайно сейчас сказал, или?.. Да нет, не может такого быть! Мало ли что этот казак скажет…

Офицер развязал оставленный сидор и тихонько охнул. Оттуда выкатилась голова. Отрезанная. В полотняных подусниках, так популярных у прусских офицеров. Еще бы! Сам кайзер такие пользует.

Кроме головы, в вещмешке обнаружилась залитая кровью офицерская фуражка, вырванные с мясом погоны немецкого майора, судя по маленьким значкам – артиллериста, и какие-то документы. При неверном свете четырехлинейной военной лампы Львов шепотом прочитал:

– Майор Фридрих фон Боймер, командир тяжелого полевого дивизиона…

– Вашбродь, это хто ж таков будет… был? – поинтересовался ординарец.

Он как-то очень спокойно отнесся к отрезанной немецкой голове, словно бы все шло так, как и надо.

– Надо полагать – тот самый гад, который сегодня наш госпиталь разнес, – тихо ответил Глеб Константинович. – Ох, ё-о-о-о… Только раз такое видел. В Сербии. Все надеялся, что больше и не доведется.

И он снова задумался. М-да, вот так вот жизнь поворачивает: не успел отскочить – придавит на хрен! Ну, кому мешало, что он жил себе и жил? На работе – инженер, дома – тихий, спокойный подкаблучник при любимой жене, любимых же детях и обожаемом внуке, у которого даже первый зуб прорезался…

И ведь стал уже забывать, что когда-то командовал своим бойцам «Напред! На нож!» [9] или старательно выцеливал кишинёвских пулеметчиков и афганских духов… Все это было… было… и прошло. Только вот теперь пошло по кругу… Б…ь!

– Э-эй, штабс-капитан! – негромкий оклик из темноты.

Перед ним появился тот самый есаул. Вот только… Пластун, что ли? Два нагана, у пояса… финка?! И без шашки… М-да, вот такой вот «самый обычный» есаул. Твою дивизию!..

– Я тут у тебя мешочек оставил, – и короткий смешок. – Может, вернешь?

Львов напрягся, а потом неожиданно для самого себя выдал:

– Махнем не глядя, как на фронте говорят?

Есаул на эту подначку никак не отреагировал, а просто молча протянул руку. Львов собрал все «трофеи» в мешок и уже готовился передать его казаку, когда тот неожиданно сказал, чуть прищурив глаза: